Мрачные сказки четвёртого дня Берлинале пришлись нашей Фиалке по вкусу. Да, и такое случается.
Иллюстрации: Катя Гендикова
Воскресный проливной дождь оказался Берлинале на руку. Резко повысилась заполняемость залов, а на «Ундине», обожаемого мной Кристиана Петцольда, капли стучали о крышу фестивального дворца в такт адажио Баха. Нет истории печальнее на свете, чем сказка о речной деве, любившей изменчивых мужчин гораздо сильнее, чем того заслуживает их никчёмное и банальное эго. Эльзасскую легенду про нимфу из Нидека лидер берлинской школы перенёс с полей и лугов в урбанистический плен измученной и социалистами и капиталистами столицы. Паула Бер, с которой когда-то Петцольд познакомил Франсуа Озона (она украсила его «Франца», картонную драму для кисейных барышень времен Первой Мировой), играет краеведа, ежедневно втолковывающего иностранным гостям, что Берлин не сразу строился. Своими экскурсиями Ундина оживляет в их воображении бездушные макеты (тут Петцольд на примере модернистской теории архитектуры ловко вставляет довольно рискованный ревизионистский комментарий: развал Восточного блока — кому торжество прогресса, а кому конец прекрасной утопии). Но и на свежем воздухе Ундину окружают не люди, а пластмассовые фигурки — не окон негасимый свет, а сплошное папье-маше. Неудивительно, что её сердцу в этих игрушечных декорациях тесно. И больно. Душа Ундины — прекрасные потёмки и подводные глубины. В эти воды никому не удастся войти дважды. Будь то смазливый ариец Йоханнес, предавший возлюбленную ради буржуазного лоска, или промышленный аквалангист Франц Роговский (о, боже, он так хорош, что вот-вот окончательно потеснит признанных американских секс-символов — Брэд Питт, не расслабляйся). Истинная любовь страха не ведает и всегда обречена. Петцольд определенно убрал всех конкурентов, в том числе и классиков — Аполлинера, Дворжака, Гёте, ну и, конечно, Нила Джордана (мы помним его неловкую версию с локонами Колина Фаррелла в главной роли).
Второй сказкой этого пасмурного и тоскливого дня стал «Пиноккио» Маттео Гарроне, остроумно пригласившего Роберто Бениньи, когда-то монументально опозорившегося с экранизацией Коллоди, на партию Папы Карло. Гарроне ожидаемо верен себе — его Пиноккио не имеет ничего общего с бодрой педагогической притчей Алексея Толстого о пользе нон-комформизма. Поле чудес больше похоже на пейзажи Гойи из «Los Desastres de la Guerra», экзистенциальный ужас перед абсурдом бытия перевешивает любые дидактические намерения; сон разума рождает чудовищ, причём настораживает не только кит или Лиса Алиса, но, собственно, и голубая Фея. Вроде бы жизнеутверждающий финал внимательного зрителя не обманет, вряд ли непутёвый лжец Буратино превратился в настоящего мальчика из плоти и крови. Возвращение домой тут — метафора «из праха в прах», точнее из опилок в опилки, недаром в одной из сцен Гарроне буквально цитирует знаменитое сюрреалистическое полотно Вальтера Жеронимо «Возможная смерть Пиноккио».
После столь мощных художественных высказываний особенно невыносимо было два часа чалиться на сеансе очередного конкурсного недоразумения, бразильской картине «Все мертвы». Громоздкая почвенническая фреска с социальным пафосом и неуместными реверансами «магическому реализму», в общем, не многим интереснее даже «Рабыни Изауры». Промокшую прессу почтило своим присутствием уважаемое жюри, и я и многие другие дамы невежливо крутили головой — чеканный профиль Луки Маринелли интересовал нас гораздо больше этнографических зарисовок на экране.
Иллюстрации: Катя Гендикова
Ну а лично моим highlight ненастного воскресенья стала встреча с Сержем Тубиана, бывшим главредом Cahiers du cinéma и главой французской синематеки. Обнявшись над чайником ассама, мы поплакали о прекрасном далёко — Патрике Девэре и Франсуа Трюффо, Клоде Соте и Анне Карине. Особенно мне запала в душу вот какая его реплика: «Вы знаете, Зинаида, Ален Делон — самый неуверенный человек на свете. Весь этот трёп про легендарную мизогинию — глупейшая ложь. В 1995 году, когда я брал у него большое интервью для Кайе, он каждые пять минут трогал меня за локоть или брал за руку — ему важно было, как женщине в момент разрыва, чувствовать, что несмотря на грядущую разлуку и одиночество, перед ней друг, он сохранит память о её любви и её объятьях навеки».
На этой трогательной ноте и закончу. Сплетни с русской вечеринки в Митте читайте уже завтра, дай бог, список курьёзов пополнится ещё какой-нибудь колоритной нелепицей.
